Так как портной пропадал по нескольку дней сряду, деньги все
пропивались и не на что было купить хлеба, Анна, для прокормления себя и
ребенка, ходила на поденную работу. На это время поручала она мальчика
старушке, жившей в одном с нею доме; летом старуха продавала яблоки, зимою
торговала на Сенной вареным картофелем, тщательно прикрывая чугунный горшок
тряпкой и усаживаясь на нем с большим удобством, когда на дворе было
слишком холодно. Она всюду таскала Петю, который полюбил ее и называл
бабушкой.
По прошествии нескольких месяцев муж Анны совсем пропал; одни говорили
- видели его в Кронштадте; другие уверяли, что он тайно обменял паспорт и
переселился на жительство в Шлиссельбург, или "Шлюшино", как чаще
выражались.
Вместо того чтобы свободнее вздохнуть, Анна окончательно тогда
замоталась. Она сделалась какою-то шальною, лицо ее осунулось, в глазах
явилось беспокойство, грудь впала, сама она страшно исхудала; к жалкому ее
виду надо еще то прибавить, что вся она обносилась; нечего было ни
надевать, ни закладывать; ее покрывали одни лохмотья. Наконец, однажды и
она вдруг исчезла. Случайно дознались, что полиция подняла ее на улице в
обессиленном от голода состоянии. Ее свезли в больницу. Соотечественница
ее, прачка Варвара, навестив ее раз, сообщила знакомым, что Анна перестала
узнавать знакомых и не сегодня-завтра отдаст богу душу.
Так и случилось.
В числе воспоминаний Пети остался также день похорон матери. В
последнее время он мало с ней виделся и потому отвык несколько: он жалел
ее, однако ж, и плакал,- хотя, надо сказать, больше плакал от холода. Было
суровое январское утро; с низменного пасмурного неба сыпался мелкий сухой
снег; подгоняемый порывами ветра, он колол лицо, как иголками, и волнами
убегал по мерзлой дороге.
Петя, следуя за гробом между бабушкой и прачкой Варварой, чувствовал,
как нестерпимо щемят пальцы на руках и на ногах; ему, между прочим, и без
того было трудно поспевать за спутницами; одежда на нем случайно была
подобрана: случайны были сапоги, в которых ноги его болтались свободно, как
в лодках; случайным был кафтанишко, которого нельзя было бы надеть - если б
не подняли ему фалды и не приткнули их за пояс, случайной была шапка,
выпрошенная у дворника; она поминутно сползала на глаза и мешала Пете
видеть дорогу. Ознакомясь потом близко с усталостью ног и спины, он
все-таки помнил, как уходился тогда, провожая покойницу.
На обратном пути с кладбища бабушка и Варвара долго толковали о том,
куда теперь деть мальчика. Он, конечно, солдатский сын, и надо сделать ему
определенье по закону, куда следует; но как это сделать? К кому надо
обратиться? Кто, наконец, станет бегать и хлопотать? На это могли
утвердительно ответить только досужие и притом практические люди. Мальчик
продолжал жить, треплясь по разным углам и старухам. И неизвестно, чем бы
разрешилась судьба мальчика, если б снова не вступилась прачка Варвара.



III



Заглядывая к "бабушке" и встречая у нее мальчика, Варвара брала его
иногда на несколько дней к себе.
Жила она на Моховой улице в подвальном этаже, на втором дворе большого
дома. На том же дворе, только выше, помещалось несколько человек из труппы
соседнего цирка; они занимали ряд комнат, соединявшихся темным боковым
коридором. Варвара знала всех очень хорошо, так как постоянно стирала у них
белье. Подымаясь к ним, она часто таскала с собою Петю. Всем была известна
его история: все знали, что он круглый сирота, без роду и племени. В
разговорах Варвара не раз выражала мысль, что вот бы хорошо было, кабы
кто-нибудь из господ сжалился и взял сироту в обученье. Никто, однако, не
решался; всем, по-видимому, довольно было своих забот. Одно только лицо не
говорило ни да ни нет. По временам лицо это пристально даже посматривало на
мальчика. Это был акробат Беккер.
Надо полагать, между ним и Варварой велись одновременно какие-нибудь
тайные и более ясные переговоры по этому предмету, потому что однажды,
подкараулив, когда все господа ушли на репетицию и в квартире оставался
только Беккер, Варвара спешно повела Петю наверх и прямо вошла с ним в
комнату акробата.
Беккер точно поджидал кого-то. Он сидел на стуле, покуривая из
фарфоровой трубки с выгнутым чубуком, увешанным кисточками; на голове его
красовалась плоская, шитая бисером шапочка, сдвинутая набок; на столе перед
ним стояли три бутылки пива - две пустые, одна только что начатая.
Раздутое лицо акробата и его шея, толстая как у быка, были красны;
самоуверенный вид и осанка не оставляли сомнения, что Беккер даже здесь, у
себя дома, был весь исполнен сознанием своей красоты. Товарищи, очевидно,
трунили над ним только из зависти!
По привычке охорашиваться перед публикой, он принял позу даже при виде
прачки.
- Ну вот, Карл Богданович... вот мальчик!..- проговорила Варвара,
выдвигая вперед Петю.
Надо заметить, весь разговор происходил на странном каком-то языке.
Варвара коверкала слова, произнося их на чухонский лад; Беккер скорее
мычал, чем говорил, отыскивая русские слова, выходившие у него не то
немецкими, не то совершенно неизвестного происхождения.
Тем не менее они понимали друг друга.
- Хорошо,- произнес акробат,- но я так не можно; надо раздевать
малшик...
Петя до сих пор стоял неподвижно, робко поглядывая на Беккера; с
последним словом он откинулся назад и крепко ухватился за юбку прачки. Но
когда Беккер повторил свое требование и Варвара, повернув мальчика к себе
лицом, принялась раздевать его, Петя судорожно ухватился за нее руками,
начал кричать и биться, как цыпленок под ножом повара.
- Чего ты? Экой, право, глупенький! Чего испугался? Разденься,
батюшка, разденься... ничего... смотри ты, глупый какой! - повторяла
прачка, стараясь раскрыть пальцы мальчика и в то же время спешно
расстегивая пуговицы на его панталонах.
Но мальчик решительно не давался: объятый почему-то страхом, он
вертелся, как вьюн, корчился, тянулся к полу, наполняя всю квартиру
криками.
Карл Богданович потерял терпенье. Положив на стол трубку, он подошел к
мальчику и, не обращая внимания на то, что тот стал еще сильнее
барахтаться, быстро обхватил его руками. Петя не успел очнуться, как уже
почувствовал себя крепко сжатым между толстыми коленами акробата. Последний
в один миг снял с него рубашку и панталоны; после, этого он поднял его, как
соломинку, и, уложив голого поперек колен, принялся ощупывать ему грудь и
бока, нажимая большим пальцем на те места, которые казались ему не сразу
удовлетворительными, и посылая шлепок всякий раз, как мальчик корчился,
мешая ему продолжать операцию.
Прачке было жаль Петю: Карл Богданович очень уж что-то сильно нажимал
и тискал; но, с другой стороны, она боялась вступиться, так как сама
привела мальчика и акробат обещал взять его на воспитанье в случае, когда
он окажется пригодным. Стоя перед мальчиком, она торопливо утирала ему
слезы, уговаривая не бояться, убеждая, что Карл Богданович ничего худого не
сделает,- только посмотрит!..
Но когда акробат неожиданно поставил мальчика на колена, повернул его
к себе спиною и начал выгибать ему назад плечи, снова надавливая пальцами
между лопатками, когда голая худенькая грудь ребенка вдруг выпучилась
ребром вперед, голова его опрокинулась назад и весь он как бы замер от боли
и ужаса,- Варвара не могла уже выдержать; она бросилась отнимать его.
Прежде, однако ж, чем успела она это сделать, Беккер передал ей Петю,
который тотчас же очнулся и только продолжал дрожать, захлебываясь от слез.
- Полно, батюшка, полно! Видишь, ничего с тобою не сделали!.. Карл
Богданович хотел только поглядеть тебя...- повторяла прачка, стараясь
всячески обласкать ребенка.
Она взглянула украдкой на Беккера; тот кивнул головою и налил новый
стакан пива.
Два дня спустя прачке надо уже было пустить в дело хитрость, когда
пришлось окончательно передавать мальчика Беккеру. Тут не подействовали ни
новые ситцевые рубашки, купленные Варварой на собственные деньги, ни мятные
пряники, не убеждения, ни ласки. Петя боялся кричать, так как передача
происходила в знакомой нам комнате: он крепко припадал заплаканным лицом к
подолу прачки и отчаянно, как потерянный, цеплялся за ее руки каждый раз,
когда она делала шаг к дверям с тем, чтобы оставить его одного с Карлом
Богдановичем.
Наконец все это надоело акробату. Он ухватил мальчика за ворот,
оторвал его от юбки Варвары и, как только дверь за нею захлопнулась,
поставил его перед собою и велел ему смотреть себе прямо в глаза.
Петя продолжал трястись, как в лихорадке; черты его худенького,
болезненного лица как-то съеживались; в них проступало что-то жалобное,
хилое, как у старичка.
Беккер взял его за подбородок, повернул к себе лицом и повторил
приказание.
- Ну, малшик, слуш,- сказал он, грозя указательным пальцем перед носом
Пети,- когда ты хочу там... (он указал на дверь),- то будет тут!! (он
указал несколько ниже спины),- und fest! und fest! - добавил он, выпуская
его из рук и допивая оставшееся пиво.
В то же утро он повел его в цирк. Там все суетилось и торопливо
укладывалось.
На другой день труппа со всем своим багажом, людьми и лошадьми
перекочевывала на летний сезон в Ригу.
В первую минуту новость и разнообразие впечатлений скорее пугали Петю,
чем пробуждали в нем любопытство. Он забился в угол и, как дикий зверек,
глядел оттуда, как мимо него бегали, перетаскивая неведомые ему предметы.
Кое-кому бросилась в глаза белокурая головка незнакомого мальчика; но до
того ли было! И все проходили мимо.
Последнее это обстоятельство несколько ободрило Петю; наметив глазами
тот или другой угол, он уловлял минуту, когда подле никого не было, и
скоро-скоро перебегал к намеченному месту.
Так постепенно достиг он конюшен. Батюшки, сколько было там лошадей.
Спины их, лоснясь при свете газа, вытягивались рядами, терявшимися в
сгущенной мгле, наполнявшей глубину конюшенных сводов; Петю особенно
поразил вид нескольких лошадок, таких же почти маленьких, как он сам.
Все эти впечатления были так сильны, что ночью он несколько раз
вскрикивал и просыпался: но, не слыша подле себя ничего, кроме густого
храпенья своего хозяина, он снова засыпал.
В течение десяти дней, как труппа переезжала в Ригу, Петя был
предоставлен самому себе. В вагоне его окружали теперь не совсем уже чужие
люди; ко многим из них он успел присмотреться; многие были веселы, шутили,
пели песни и не внушали ему страха. Нашлись даже такие, как клоун Эдвардс,
который мимоходом всегда трепал его по щеке; раз даже одна из женщин дала
ему ломтик апельсина. Словом, он начал понемногу привыкать, и было бы ему
даже хорошо, если б взял его к себе кто-нибудь другой, только не Карл
Богданович. К нему никак он не мог привыкнуть; при нем Петя мгновенно
умолкал, весь как-то съеживался и думал о том только, как бы не заплакать.
Особенно тяжело стало ему, когда началось ученье. После первых опытов
Беккер убедился, что не ошибся в мальчике; Петя был легок, как пух, и гибок
в суставах; недоставало, конечно, силы в мускулах, чтобы управлять этими
природными качествами; но беды в этом еще не было. Беккер не сомневался,
что сила приобретется от упражнений. Он мог отчасти даже теперь убедиться в
этом на питомце. Месяц спустя после того, как он каждое утро и вечер,
посадив мальчика на пол, заставлял его пригибаться головою к ногам, Петя
мог исполнять такой маневр уже сам по себе, без помощи наставника.
Несравненно труднее было ему перегибаться назад и касаться пятками затылка:
мало-помалу он, однако ж, и к этому стал привыкать. Он ловко также начинал
прыгать с разбегу через стул; но только, когда после прыжка Беккер
требовал, чтобы воспитанник, перескочив на другую сторону стула, падал не
на ноги, а на руки, оставляя ноги в воздухе,- последнее редко удавалось;
Петя летел кувырком, падал на лицо или на голову, рискуя свихнуть себе шею.
Неудача или ушиб составляли, впрочем, половину горя; другая половина,
более веская, заключалась в тузах, которыми всякий раз наделял его Беккер,
забывавший, что упражнениями такого рода он скорее мог содействовать к
развитию собственных мускулов, которые и без того были у него в надежном
порядке.
Мускулы мальчика оставались по-прежнему тощими. Они, очевидно,
требовали усиленного подкрепления.
В комнату, занимаемую Беккером, принесена была двойная раздвижная
лестница; поперек ее перекладин, на некоторой высоте от пола, укладывалась
горизонтально палка. По команде Беккера Петя должен был с разбегу
ухватиться руками за палку и затем оставаться таким образом на весу,
сначала пять минут, потом десять,- и так каждый день по нескольку приемов.
Разнообразие состояло в том, что иногда приходилось просто держать себя на
весу, а иногда, придерживаясь руками к палке, следовало опрокидываться
назад всем туловищем и пропускать ноги между палкой и головою. Цель
упражнения состояла в том, чтобы прицепиться концами носков к палке,
неожиданно выпустить руки и оставаться висящим на одних носках. Трудность
главным образом заключалась в том, чтобы в то время, как ноги были наверху,
а голова внизу,- лицо должно было сохранять самое приятное, смеющееся
выражение; последнее делалось в видах хорошего впечатления на публику,
которая ни под каким видом не должна была подозревать трудности при
напряжении мускулов, боли в суставах плеч и судорожного сжимания в груди.
Достижение таких результатов сопровождалось часто таким раздирающим
детским визгом, такими криками, что товарищи Беккера врывались в его
комнату и отнимали из рук его мальчика.
Начиналась брань и ссора,- после чего Пете приходилось иногда еще
хуже. Иногда, впрочем, такое постороннее вмешательство оканчивалось более
миролюбивым образом.
Продолжение следует.....
Домик