- Милая моя,- тихо произнесла тетя Соня,- зачем же ты читаешь нам, в
каком цирке, в какой день, какого числа; все это мы уже знаем; читай лучше
дальше: в чем будет заключаться представленье.
- Нет уж, душечка тетя; нет уж, ты только не мешай мне,- убедительно и
с необыкновенною живостью перебила Верочка,- ангельчик тетя, не мешай!.. Уж
я все прочту... все, все... что тут напечатано... Ну, слушайте:
- "Парфорсное упражнение на неоседланной лошади. Исполнит девица..."
Тетя, что такое парфорсное?
- Это... это... Вероятно, что-нибудь очень интересное... Сегодня сами
увидите! - сказала тетя, стараясь выйти из затруднения.
- Ну, хорошо, хорошо... Теперь все слушайте; дальше вот что:
"Эквилибристические упражнения на воздушной трапеции..."
- Это, тетя, что же такое трапеция?.. Как это будет? - спросила
Верочка, отрываясь от афишки.
- Как будет? - нетерпеливо подхватила Зизи.
- Как? - произнес в свою очередь Паф, посматривая на тетю киргизскими
глазками.
- Зачем же я буду все это вам рассказывать! Не лучше ли будет, когда
сами вы увидите...
Затруднение тети возрастало; она даже несколько покраснела.
Верочка снова откинула назад волосы, наклонилась к афишке и прочла с
особенным жаром:
- "Гуттаперчевый мальчик. Воздушные упражнения на конце шеста вышиною
в шесть аршин!!." Нет, душечка тетя, это уж ты нам расскажешь!., это уж
расскажешь!.. Какой же это мальчик? Он настоящий? живой?.. Что такое:
гуттаперчевый?
- Вероятно, его так называют потому, что он очень гибкий... наконец,
вы это увидите...
- Нет, нет, расскажи теперь, расскажи, как это он будет делать на
воздухе и на шесте?.. Как это он будет делать?..
- Как будет он делать? - подхватила Зизи.
- Делать? - коротко осведомился Паф, открывая рот.
- Деточки, вы у меня спрашиваете слишком уж много... Я, право, ничего
не могу вам объяснить. Сегодня вечером все это будет перед вашими глазами.
Верочка, ты бы продолжала; ну, что ж дальше?..
Но дальнейшее чтение не сопровождалось уже такою живостью; интерес
заметно ослаб; он весь сосредоточивался теперь на гуттаперчевом мальчике;
гуттаперчевый мальчик сделался предметом разговоров, различных
предположений и даже спора.
Зизи и Паф не хотели даже слушать продолжение того, что было дальше на
афишке; они оставили свои табуреты и принялись шумно играть, представляя,
как будет действовать гуттаперчевый мальчик. Паф снова становился на
четвереньки, подымал, как клоун, левую ногу и, усиленно пригибая язык к
щеке, посматривал на всех своими киргизскими глазками - что всякий раз
вызывало восклицание у тети Сони, боявшейся, чтоб кровь не бросилась ему в
голову.
Торопливо дочитав афишку, Верочка присоединилась к сестре и брату.
Никогда еще не было так весело в игральной комнате.
Солнце, склоняясь к крышам соседних флигелей за садом, освещало группу
играющих детей, освещало их радостные, веселые, раскрасневшиеся лица,
играло на разбросанных повсюду пестрых игрушках, скользило по мягкому
ковру, наполняло всю комнату мягким, теплым светом. Все, казалось, здесь
радовалось и ликовало.
Тетя Соня долго не могла оторваться от своего места. Склонив голову на
ладонь, она молча, не делая уже никаких замечаний, смотрела на детей, и
кроткая, хотя задумчивая улыбка не покидала ее доброго лица. Давно уже
оставила она мечты о себе самой: давно примирилась с неудачами жизни. И
прежние мечты свои, и ум, и сердце - все это
У отдала она детям, так весело играющим в этой комнате, и счастлива
она была их безмятежным счастьем...
Вдруг показалось ей, как будто в комнате стемнело. Обернувшись к окну,
она увидела, что небо заслонилось большой серой тучей и мимо окон полетели
пушистые снежные хлопья. Не прошло минуты, из-за снега ничего уже нельзя
было видеть; метель ходила по всему саду, скрывая ближайшие деревья.
Первое чувство тети Сони - было опасение, чтобы погода не помешала
исполнить обещания, данного детям. Такое же чувство, вероятно, овладело и
Верочкой, потому что она мгновенно подбежала к тете и, пристально
поглядывая ей в глаза, спросила:
- Это ничего, тетя?.. Мы в цирк поедем?..
- Ну, конечно... конечно! - поспешила успокоить тетя, целуя Верочку в
голову и обращая глаза к Зизи и Пафу, которые вдруг перестали играть.
Но уже с этой минуты в миловидных чертах Верочки явно стало проступать
больше внутреннего беспокойства, чем беззаботной веселости. Она поминутно
заглядывала в окно, переходила из комнаты в другую, расспрашивая у каждого
входившего о том, долго ли может продолжаться такая метель и может ли быть,
чтобы она не утихла во весь вечер. Каждый раз, как тетя Соня выходила из
детских комнат и спустя несколько времени возвращалась назад, она всегда
встречалась с голубыми глазами племянницы; глаза эти пытливо, беспокойно
допрашивали и как бы говорили ей: "Ты, тетя, ты ничего, я знаю; а вот что
там будет, что папа и мама говорят..."
Худенькая Зизи и неповоротливый Паф были гораздо доверчивее: они также
высказывали беспокойство, но оно было совсем другого рода. Перебегая от
одних часов к другим и часто влезая на стулья, чтобы лучше видеть, они
поминутно приставали к тете и мисс Блике, упрашивая их показать им, сколько
времени на их собственных часах. Каждый входивший встречаем был тем же
вопросом:
- Который час?
- Пятый в начале.
- А скоро будет семь?
- Скоро: подождите немножко.
Детский обед прошел в расспросах о том, какая погода и который час.
Тетя Соня напрасно употребляла все усилия, чтобы дать мыслям детей
другое направление и внести сколько-нибудь спокойствия, Зизи и Паф хотя и
волновались, но еще верили; что ж касается Верочки,- известие о том, что
метель все еще продолжается, заметно усиливало ее беспокойство. По голосу
тетки, по выражению ее лица она ясно видела, что было что-то такое, чего
тетя не хотела высказывать.
Все эти тревожные сомнения мигом, однако ж, рассеялись, когда тетя,
исчезнувшая снова на четверть часа, возвратилась на детскую половину; с
сияющим лицом объявила она, что граф и графиня велели одевать детей и везти
их в цирк.
Вихрем все поднялось и завозилось в знакомой нам комнате, освещенной
теперь лампами. Пришлось стращать, что оставят дома тех, кто не будет
слушаться и не даст себя как следует закутать.
- Пойдемте теперь; надо проститься с папа и мама,- проговорила тетя,
взяв за руку Верочку и пропуская вперед Зизи и Пафа.
Мисс Блике и учительница музыки закрывали шествие.
Церемония прощанья не была продолжительна.
Вскоре детей вывели на парадную лестницу, снова внимательно осмотрели
и прикутали и, наконец, выпустили на подъезд, перед которым стояла
четырехместная карета, полузанесенная снегом. Лакей величественного вида, с
галунами на шляпе и на ливрее, с бакенами a l''anglaise, побелевшими от
снега, поспешил отворить дверцы. Но главная роль в данном случае
предоставлена была, впрочем, старому, седому швейцару; он должен был брать
детей на руки и передавать их сидевшим в карете трем дамам; и надо сказать,
он исполнил такую обязанность не только с замечательной осторожностью, но
даже выразил при этом трогательное чувство умиленного благоговения.
Дверцы кареты захлопнулись, лакей вскочил на козлы, карета тронулась и
тут же почти исчезла посреди метели.


VI

Представление в цирке еще не начиналось. Но на масленице любят
веселиться, и потому цирк, особенно в верхних ярусах, был набит
посетителями. Изящная публика, по обыкновению, запаздывала. Чаще и чаще,
однако, у главного входа показывались господа в пальто и шубах, офицеры и
целые семейства с детьми, родственниками и гувернантками. Все эти люди при
входе с улицы в ярко освещенную залу начинали в первую минуту мигать и
прищуриваться, потом оправлялись, проходили - кто направо, кто налево вдоль
барьера, и занимали свои места в бенуарах и креслах.
Оркестр гремел в то же время всеми своими трубами. Многие, бравшие
билеты у кассы, суетились, думая уже, что началось представление. Но
круглая арена, залитая светом с боков и сверху, гладко выглаженная
граблями, была еще пуста.
Вскоре бенуары над ковровым обводом барьера представили почти сплошную
пеструю массу разнообразной публики. Яркие туалеты местами били в глаза. Но
главную часть зрителей на первом плане составляли дети. Точно цветник
рассыпался вокруг барьера.
Между ними всех милее была все-таки Верочка!
Голубая атласная стёганая шляпка, обшитая лебяжьим пухом,
необыкновенно шла к ее нежно-розовому лицу с ямочками на щеках и пепельным
волосам, ниспадавшим до плеч, прикрытых такою же стеганой голубой
мантильей. Стараясь сидеть перед публикой спокойно, как большая, она не
могла; однако ж, утерпеть, чтобы не наклоняться и не нашептывать что-то
Зизи и Пафу и не посматривать веселыми глазами на тетю Соню, сидевшую
позади, рядом с величественной мисс Блике и швейцаркой.
Зизи была одета точь-в-точь как сестра, но подле нее она как-то
пропадала и делалась менее заметной; к тому же при входе в цирк ей вдруг
представилось, что будут стрелять, и, несмотря на увещания тети, она
сохраняла на лице что-то кислое и вытянутое.
Один Паф, можно сказать, был невозмутим; он оглядывал цирк своими
киргизскими глазками и раздувал губы. Недаром какой-то шутник, указывая на
него соседям, назвал его тамбовским помещиком.
Неожиданно оркестр заиграл учащенным темпом. Занавес у входа в конюшню
раздвинулся и пропустил человек двадцать; одетых в красные ливреи, обшитые
галуном; все они были в ботфортах, волосы на их головах были круто завиты и
лоснились от помады.
Сверху донизу цирка прошел одобрительный говор.
Представление началось.
Ливрейный персонал цирка не успел вытянуться, по обыкновению, в два
ряда, как уже со стороны конюшен послышался пронзительный писк и хохот, и
целая ватага клоунов, кувыркаясь, падая на руки и взлетая на воздух,
выбежала на арену.
Впереди всех был клоун с большими, бабочками на груди и на спине
камзола. Зрители узнали в нем тотчас же любимца Эдвардса.
- Браво, Эдвардс! Браво! Браво! - раздалось со всех сторон.
Но Эдвардс на этот раз обманул ожидания. Он не сделал никакой
особенной шутки: кувыркнувшись раз-другой через голову и пройдясь вокруг
арены, балансируя павлиньим пером на носу, он быстро скрылся. Сколько потом
ему ни хлопали и ни вызывали его, он не являлся.
На смену ему поспешно была выведена толстая белая лошадь и выбежала,
грациозно приседая во все стороны, пятнадцатилетняя девица Амалия, которая
чуть не убилась утром, во время представления.
На этот раз все прошло, однако ж, благополучно.
Девицу Амалию сменил жонглер; за жонглером вышел клоун с учеными
собаками; после них танцевали на проволоке; выводили лошадь высшей школы,
скакали на одной лошади без седла, на двух лошадях с седлами,- словом,
представление шло своим чередом до наступления антракта.
- Душечка тетя, теперь будет гуттаперчевый мальчик, да? - спросила
Верочка.
- Да; в афише сказано: он во втором отделении... Ну что, как? Весело
ли вам, деточки?
- Ах, очень, очень, весело!.. О-че-нь! - восторженно воскликнула
Верочка, но тут же остановилась, встретив взгляд мисс Блике, которая
укоризненно покачала головою и принялась поправлять ей мантилью.
- Ну, а тебе, Зизи?.. тебе, Паф,- весело ли?..
- А стрелять будут? - спросила Зизи.
- Нет, успокойся; сказано: не будут!
От Пафа ничего нельзя было добиться; с первых минут антракта все
внимание его было поглощено лотком с лакомствами и яблоками, появившимся на
руках разносчика.
Оркестр снова заиграл, снова выступили в два ряда красные ливреи.
Началось второе отделение.
- Когда же будет гуттаперчевый мальчик? - не переставали спрашивать
дети каждый раз, как один выход сменял другой,- когда же он будет?..
- А вот, сейчас...
И действительно. Под звуки веселого вальса портьера раздвинулась, и
показалась рослая фигура акробата Беккера, державшего за руку худенького
белокурого мальчика.
Финал......
Домик