Время скончалось в ее руках.
Жуткая пустота ее глаз, аккуратно обведена тушью…..
Я зеркала полюбила с самых ранних лет. Я ребенком плакала и дрожала,
заглядывая в их прозрачно-правдивую глубь. Моей любимой игрой в детстве
было-ходить по комнатам или по саду, неся перед собой зеркало, глядя в его
пропасть, каждым шагом переступая край, задыхаясь от ужаса и головокружения.
Уже девочкой я начала всю свою комнату уставлять зеркалами, большими и
маленькими, верными и чуть-чуть искажающими, отчетливыми и несколько
туманными. Я привыкла целые часы, целые дни проводить среди
перекрещивающихся миров; входящих один в другой, колеблющихся, исчезающих и
возникающих вновь. Моей единственной страстью стало отдавать свое тело этим
беззвучным далям, этим перспективам без эхо, этим отдельным вселенным,
перерезывающим нашу, существующим, наперекор сознанию, в одно и то же время
и в одном и том же месте с ней. Эта вывернутая действительность, отделенная
от нас гладкой поверхностью стекла, почему-то недоступная осязанию, влекла
меня к себе, притягивала, как бездна, как тайна.
Меня влек к себе и призрак, всегда возникавший предо мной, когда я
подходила к зеркалу, странно удваивавший мое существо. Я старалась
разгадать, чем та, другая женщина отличается от меня, как может быть, что
моя правая рука у нее левая, и что все пальцы этой руки перемещены, хотя
именно на одном из них-мое обручальное кольцо. У меня мутились мысли, когда
я пыталась вникнуть в эту загадку, разрешить ее. В этом мире, где ко всему
можно притронуться, где звучат голоса, жила я, действительная; в том,
отраженном мире, который можно только созерцать, была она, призрачная. Она
была почти как я, и совсем не я; она повторяла все мои движения, и ни одно
из этих движений не совпадало с тем, что делала я. Та, другая, знала то,
чего я не могла разгадать, владела тайной, навек сокрытой от моего рассудка.
Но я заметила, что у каждого зеркала есть свой отдельный мир,
особенный. Поставьте на одно и то же место, одно за другим, два зеркала-и
возникнут две разные вселенные. И в разных зеркалах передо мной являлись
призраки разные, все похожие на меня, но никогда не тождественные друг с
другом. В моем маленьком ручном зеркальце жила наивная девочка с ясными
глазами, напоминавшими мне о моей ранней юности. В круглом будуарном таилась
женщина, изведавшая все разнообразные сладости ласк, бесстыдная, свободная,
красивая, смелая. В четыреугольной зеркальной дверце шкапа всегда вырастала
фигура строгая, властная, холодная, с неумолимым взором. Я знала еще другие
мои двойники - в моем трюмо, в складном золоченом триптихе, в висячем
зеркале в дубовой раме, в шейном зеркальце и во многих, во многих,
хранившихся у меня. Всем существам, таящимся в них, я давала предлог и
возможность проявиться. По странным условиям их мира, они должны были
принимать образ того, кто становился перед стеклом, но в этой заимствованной
внешности сохраняли свои личные черты.
Были миры зеркал, которые я любила; были-которые ненавидела. В
некоторые я любила уходить на целые часы, теряясь в их завлекающих
просторах. Других я избегала. Свои двойники втайне я не любила все. Я знала,
что все они мне враждебны, уже за одно то, что принуждены облекаться в мой,
ненавистный им образ. Но некоторых из зеркальных женщин я жалела, прощала им
ненависть, относилась к ним почти дружески. Были такие, которых я презирала,
над бессильной яростью которых любила смеяться, которых дразнила своей
самостоятельностью и мучила своей властью над ними. Были, напротив, и такие,
которых я боялась, которые были слишком сильны и осмеливались в свой черед
смеяться надо мной, приказывали мне. От зеркал, где жили эти женщины, я
спешила освободиться, в та кие зеркала не смотрелась, прятала их, отдавала,
даже разбивала. Но после каждого разбитого зеркала я не могла не рыдать
целыми днями, сознавая, что разрушила отдельную вселенную. И укоряющие лики
погубленного мира смотрели на меня укоризненно из осколков.
Зеркало, ставшее для меня роковым, я купила осенью, на какой-то
распродаже. То было большое, качающееся на винтах, трюмо. Оно меня поразило
необычайной ясностью изображений. Призрачная действительность в нем
изменялась при малейшем наклоне стекла, но была самостоятельна и жизненна до
предела. Когда я рассматривала это трюмо на аукционе, женщина, изображавшая
в нем меня, смотрела в глаза мне с каким-то надменным вызовом. Я не захотела
уступить ей, показать, что она испугала меня,- купила трюмо и велела
поставить его у себя в будуаре. Оставшись в своей комнате одна, я тотчас
подступила к новому зеркалу и вперила глаза в свою соперницу. Но она сделала
то же, и, стоя друг против друга, мы стали пронизывать одна другую взглядом,
как змеи. В ее зрачках отражалась я, в моих-она. У меня замерло сердце и
закружилась голова от этого пристального взгляда. Но усилием воли я,
наконец, оторвала глаза от чужих глаз, ногой толкнула зеркало, так что оно
закачалось, жалостно колыхая призрак моей соперницы, и вышла из комнаты.
С этого часа и началась наша борьба. Вечером, в первый день нашей
встречи, я не осмелилась приблизиться к новому трюмо, была с мужем в театре,
преувеличенно смеялась и казалась веселой. На другой день, при ясном свете
сентябрьского дня, я смело вошла в свой будуар одна и нарочно села прямо
против зеркала. В то же мгновение та, другая, тоже вошла в дверь, идя мне
навстречу, перешла комнату и тоже села против меня. Глаза наши встретились.
Я в ее глазах прочла ненависть ко мне, она в моих - к ней. Начался наш
второй поединок, поединок глаз, Двух неотступных взоров, повелевающих,
угрожающих, гипнотизирующих. Каждая из нас старалась завладеть волей
соперницы, сломить ее сопротивление, заставить ее подчиняться своим
хотениям. И страшно было бы со стороны увидеть двух женщин, неподвижно
сидящих друг против друга, связанных магическим влиянием взора, почти
теряющих сознание от психического напряжения... Вдруг меня позвали. Обаяние
исчезло. Я встала, вышла.
После того поединки стали возобновляться каждый день. Я поняла, что эта
авантюристка нарочно вторглась в мой дом, чтобы погубить меня и занять в
нашем мире мое место.
Но отказаться от борьбы у меня недоставало сил. В этом соперничестве
было какое-то скрытое упоение. В самой возможности поражения таился какой-то
сладкий соблазн. Иногда я заставляла себя по целым дням не подходить к
трюмо, занимала себя делами, развлечениями,- но в глубине моей души всегда
таилась память о сопернице, которая терпеливо и самоуверенно ждала моего
возвращения к ней. Я возвращалась, и она выступала передо мной, более
торжествующая, чем прежде, пронизывала меня победным взором и приковывала
меня к месту перед собой. Мое сердце останавливалось, и я, с бессильной
яростью, чувствовала себя во власти этого взора...
Так проходили дни и недели; наша борьба длилась; но перевес все
определеннее сказывался на стороне моей соперницы. И вдруг, однажды, я
поняла, что моя воля подчинена ее воле, что она уже сильнее меня. Меня
охватил ужас. Первым моим движением было-убежать из моего дома, уехать в
другой город; но тотчас я увидела, что то было бы бесполезно: покорная
притягательной силе вражеской воли, я все равно вернулась бы сюда, в эту
комнату, к своему зеркалу. Тогда явилась вторая мысль-разбить зеркало,
обратить мою соперницу в ничто; но победить ее грубым насилием значило
признать ее превосходство над собой: это было бы унизительно. Я предпочла
остаться, чтобы довести начатую борьбу до конца, хотя бы мне и грозило
поражение.
Скоро уже не было сомнений, что моя соперница торжествует. С каждой
встречей все больше и больше власти надо мной сосредоточивалось в ее
взгляде. Понемногу я утратила возможность за день не подойти ни разу к моему
зеркалу. Он а приказывала мне ежедневно проводить перед собой по несколько
часов. Она управляла моей волей, как. магнетизер волей сомнамбулы. Она
распоряжалась моей жизнью, как госпожа жизнью рабы. Я стала исполнять то,
что она требовала, я стала автоматом ее молчаливых по велений. Я знала, что
она обдуманно, осторожно, но неизбежным путем ведет меня к гибели, и уже не
сопротивлялась. Я разгадала ее тайный план: вбросить меня в мир зеркала, а
самой выйти из него в наш мир,- но у меня не было сил помешать ей. Мой муж,
мои родные, видя, что я про вожу целые часы, целые дни и целые ночи перед
зеркалом, считали меня помешавшейся, хотели лечить меня. А я не смела
открыть им истины, мне было запрещено рассказать им всю страшную правду,
весь ужас, к которому я шла.
Днем гибели оказался один из декабрьских дней, перед праздниками. Помню
все ясно, все подробно, все отчетливо: ничего не спуталось в моих
воспоминаниях. Я, по обыкновению, ушла в свой будуар рано, в самом начале
зимних сумерек. Я поставила перед зеркалом мягкое кресло без спинки, села и
отдалась ей. Она без замедления явилась на зов, тоже поставила кресло, тоже
села и стала смотреть на меня. Темные предчувствия томили мою душу, но я не
властна была опустить свое лицо и должна была принимать в себя наглый взгляд
соперницы. Проходили часы, налегали тени. Никто из нас двух не зажег огня.
Стекло слабо блестело в темноте. Изображения были уже едва видимы, но
самоуверенные глаза смотрели с прежней силой. Я не чувствовала злобы или
ужаса, как в другие дни, но только неутолимую тоску и горечь сознания, что я
во власти другого. Время плыло, и я уплывала с ним в бесконечность, в черный
простор бессилия и безволия.
Вдруг она, та, отраженная,- встала с кресла. Я вся задрожала от
оскорбления. Но что-то непобедимое, что-то принуждавшее меня извне заставило
встать и меня. Женщина в зеркале сделала шаг вперед. Я тоже. Женщина в
зеркале простерла руки. Я тоже. Смотря все прямо на меня гипнотизирующими и
повелительными глазами, она все подвигалась вперед, а я шла ей навстречу. И
странно: при всем ужасе моего положения, при всей моей ненависти к моей
сопернице, где-то в глубине моей души трепетало жуткое утешение, затаенная
радость - войти, наконец, в этот таинственный мир, в который я всматривалась
с детства и который до сих пор оставался недоступным для меня. Мгновениями я
почти не знала, кто кого влечет к себе: она меня, или я ее, она ли жаждет
моего места, или я задумала вей эту борьбу, чтобы заместить ее.
Но когда, подвигаясь вперед, мои руки коснулись у стекла ее рук, я вся
помертвела от омерзения. А она властно взяла меня за руки и уже силой
повлекла к себе. Мои руки погрузились в зеркало, словно в огненно-студеную
воду. Холод стекла проник в мое тело с ужасающей болью, словно все атомы
моего существа переменяли свое взаимоотношение. Еще через мгновение я лицом
коснулась лица моей соперницы, видела ее глаза перед самыми моими глазами,
слилась с ней в чудовищном поцелуе. Все исчезло в мучительном страдании,
несравнимом ни с чем,- и, очнувшись из этого обморока, я уже увидела перед
собой свой будуар, на который смотрела из зеркала. Моя соперница стояла
передо мной и хохотала. А я-о жестокость!- я, которая умирала от муки и
унижения, я должна была смеяться тоже, повторяя все ее гримасы,
торжествующим и радостным смехом. И не успела я еще осмыслить своего
состояния, как моя соперница вдруг повернулась, пошла к дверям, исчезла из
моих глаз, и я вдруг впала в оцепенение, в небытие.
После этого началась моя жизнь как отражения. Странная,
полусознательная, хотя тайносладостная жизнь. Нас было много в этом зеркале,
темных душ, дремлющих сознаний. Мы не могли говорить одна с другой, но
чувствовали близость, любили друг друга. Мы ничего не видели, слышали
смутно, и наше бытие было подобно изнеможению от невозможности дышать.
Только когда существо из мира людей подходило к зеркалу, мы, внезапно
восприняв его облик, могли взглянуть в мир, различить голоса, вздохнуть всей
грудью. Я думаю, что такова жизнь мертвых - неясное сознание своего "я",
смутная память о прошлом и томительная жажда хотя бы на миг воплотиться
вновь, увидеть, услышать, сказать... И каждый из нас таил и лелеял заветную
мечтуосвободиться, найти себе новое тело, уйти в мир постоянства и
незыблемости.
Первые дни я чувствовала себя совершенно несчастной в своем новом
положении. Я еще ничего не знала, ничего не умела. Покорно и бессмысленно
принимала я образ моей соперницы, когда она приближалась к зеркалу и
начинала насмехаться надо мной. А она делала это довольно часто. Ей
доставляло великое наслаждение щеголять передо мной своей жизненностью,
своей реальностью. Она садилась и заставляла сесть меня, вставала и
ликовала, видя, что я встала, размахивала руками, танцевала, принуждала меня
удваивать ее движения и хохотала, хохотала, чтобы хохотала и я. Она кричала
мне в лицо обидные слова, а я не могла отвечать ей. Она грозила мне кулаком
и издевалась над моим обязательным повторным жестом. Она поворачивалась ко
мне спиной, и я, теряя зрение, теряя лик, сознавала всю постыдность
оставленного мне половинного существования... И потом, вдруг, она одним
ударом перевертывала зеркало вокруг оси и с размаха бросала меня в полное
небытие.
Однако понемногу оскорбления и унижения пробудили во мне сознание. Я
поняла, что моя соперница теперь живет моей жизнью, пользуется моими
туалетами, считается же ной моего мужа, занимает в свете мое место. Чувство
ненависти и жажда мести выросли тогда в моей душе, как два огненных цветка.
Я стала горько клясть себя за то, что по слабости или по преступному
любопытству дала победить себя. Я пришла к уверенности, что никогда эта
авантюристка не восторжествовала бы надо мной, если бы я сама не помогала ей
в ее кознях. И вот, освоившись несколько с условиями моего нового бытия, я
решилась повести с ней ту же борьбу, какую она вела со мной. Если она, тень,
сумела занять место действительной женщины, неужели же я, человек, лишь
временно ставший тенью, не буду сильнее призрака?
